Письма к Марлен Дитрих

Марлен Дитрих и Эрих Мария Ремарк
23 августа в кёльнском издательстве "Киппенхойер и Вич" увидела свет книга под называнием "Скажи, что ты любишь меня. Свидетельства одной страсти". Книга, составленная и блестяще прокомментированная Вернером Фульдой и Томасом Шнайдером, содержит амурную переписку двух крупнейших немецких звёзд двадцатого века - Марлен Дитрих и Эриха Марии Ремарка. В основном, книга содержит письма Ремарка к Дитрих - письма Марлен уничтожила после смерти писателя его последняя жена Полет Годар.

1937 год. Венеция. Тёплый вечер в конце августа. Роскошное кафе "Лидо" возле дворца Дожей. К столику, за которым сидит красивая молодая женщина и её кавалер в белом костюме, подходит исключительно элегантно одетый мужчина. Он снимает шляпу и вежливо обращается к сидящим по-немецки: "Господин фон Штернберг? Милостивая государыня?". Ремарк - а это был именно он - не ошибся. Перед ним были американский режиссёр Йозеф Стернберг, создатель фильма "Голубой ангел", и его звезда и муза Марлен Дитрих. Стернберг (ах, очень остро почувствовавший, что воздух между его спутницей и пришельцем зазвенел от невидимого напряжения) быстро откланялся. Дитрих и Ремарку было о чём поговорить.

Их многое объединяло. Они были почти ровесниками: Дитрих к тому моменту исполнилось 36, Ремарку - 39 лет. Оба были знамениты. Оба были немцами не только по месту рождения, оба были вынуждены покинуть свою страну, оба страдали от того, что происходило в Германии. Оба были поражены столь неожиданно и мощно взорвавшимся чувством. Их вечер затянулся до утра. Утром Ремарк признается: "Мадам, я импотент". Голливудская львица Марлен приходит в восторг: "Ах, какая прелесть".

Три года продлится их роман: краткосрочные встречи в Париже, Венеции, Нью-Йорке сменялись неделями и месяцами разлуки. За это время и возникла поэма в письмах, которую критика уже называла "самым восхитительным любовным романом 20-го столетия"...

Ноябрь 1937 года. Ремарк из своего дома в Пуэрто Ронко - Дитрих в Беверли Хиллз.

"Сейчас ночь, и я всё жду Твоего звонка из Нью-Йорка. Собаки спят возле моих ног. Граммофон тихо играет - пластинки, которые я отыскал: "Easy to love", "I got you under my skin, awake from the dream"... Нежная моя! Мой ангел с западного окна, светлый сон! Я никогда больше не буду ругаться, что ты хочешь покинуть меня, старого ревматика...

Золотой, зеленоокий мой! Я никогда больше не буду ругать твои шёлковые покрывала, в которых ноги скользят и утопают. Мой странник, мой маленький путешественник, мой труженик, вечно зарабатывающий деньги! Всегда ли ты тепло одет? Заботится ли что-то о тебе? Пожалуйста, не забывай свои перчатки, а то твои хрупкие пальцы совсем замёрзнут. А когда ты снова приедешь, мы пойдём с тобой в кондитерскую, и ты получишь твой любимый какао со взбитыми сливками и большой кусок яблочного пирога. Знаешь - этого, с сеточкой из теста... И шоколадной головкой мавра...".

Декабрь 1937 года, Ремарк из Парижа - Дитрих в Беверли Хиллз

"Что я забыл в этом городе, где на меня смотрят сотни пар глаз, и все улыбаются и кивают? Этот город настроен против меня, он швыряет меня из стороны в сторону, гонит из улицы в улицу, и каждый дом болтает о нас, каждый переулок шепчет о тебе - Колизей, "Максим", я не был там, но они рвутся ко мне, в мою комнату. Сердце моего сердца, так я не чувствовал себя ещё никогда... Я потерялся в декабрьской меланхолии. Беспокойное счастье моё, сплетенье лиан, крик раскалённой ночи - знал ли я это прежде? Эту нежность? Не было ли во мне какой-то пустоты, островка внутри меня, не омытого морем моей души? Но теперь его больше нет...".

Декабрь 1937 год. Ремарк из Парижа - Дитрих в Беверли Хиллз.

……Маленькая, грустная пантера со светлой шерсткой, живущая в зоопарке, - смейся, высмей их всех! Нечего грустить из-за идиотов – они созданы для того, чтобы при их виде другие веселились…

Декабрь 1937 года. Ремарк из своего дома в Пуэрто Ронко - Дитрих в Беверли Хиллз.

…Любимая – я не знаю, что из этого выйдет, и я нисколько не хочу знать этого. Не могу себе представить, что когда-нибудь я полюблю другого человека. Я имею в виду – не так, как тебя, я имею ввиду – пусть даже маленькой любовью. Я исчерпал себя и не только себя. И не только любовь, но и все то, что живет и дрожит за моими глазами. Мои руки – это твои руки, мой лоб – это твой лоб, и все мои мысли пропитаны тысячелетним невыгорающим пурпуром и королевским цветом золотого шафрана….


Январь 1938 года, Ремарк из своего дома в Пуэрто Ронко - Дитрих в Беверли Хиллз.

"Иногда, когда ты так далеко, я думаю о тебе, и понимаю, что мы ещё никогда не были с тобой наедине. Всегда вокруг нас были люди, люди, и вещи, и отношения... Эта мысль преследует меня, и я лишаюсь дыхания, когда представляю себе, что однажды мы будем где-то, где всё будет только для нас. И настанет вечер, и день, и снова вечер, и мы будет одни, всё глубже погружаясь, друг в друга... (...) Ах, что я знаю о тебе - о твоих коленях, о твоих ключицах, о матовом сиянии твоей кожи? Сколько бесконечного времени нужно мне, чтобы познать всё это?

Сентябрьская возлюбленная, октябрьская возлюбленная, ноябрьская возлюбленная! Как сияют твои глаза в день четвёртого адвента, как блестят твои волосы в январе? Как твой лоб будет покоиться на моём плече в хрустальные от мороза февральские ночи? Как мы пойдём с тобой в сад в марте? Как будет выглядеть твоё лицо под дыханием влажных апрельских ветров? (...)

Осенняя возлюбленная, возлюбленная ниспадающего года, нисходящего солнечного сияния... Приходи, сияющая, шагая сквозь мальвы и маки, в аромате тигровых лилий, сквозь ржаные поля, черные розы и цветы лотоса - приходи, и пойдём сквозь месяцы и годы, которые в слепоте своей простираются перед нами, сквозь года, которые ещё не знают тебя, и немо вопиют об имени твоём...".
Из-за недооценки себя и депрессий, пожар которых Ремарк пытался залить водопадами алкоголя, для Дитрих, человека скорее прагматичного и решительного, он был тяжелым партнером. В моменты внутренней раскрепощенности ему удавалось «сбить со следа» свою возлюбленную, подделываясь под ребенка: только тогда он пользовался ее полным и безраздельным пониманием. «Выдаю себя за мальчишку, она в восторге. Не то…» (Дневник, 27 октября 1938г.)
Когда у Ремарка появлялось ощущение, что Марлен отдаляется от него или он сам становится одним из никчемных поклонников в ее свите, он превращается в маленького восьмилетнего мальчика Альфреда, который с детскими орфографическими ошибками писал «тетушке Лене» - с их помощью Ремарк надеялся вернуть Марлен к состоянию «влюбленной нежности» первых месяцев из знакомства. Что думала по поводу этих писем сама Марлен, нам, к сожалению, не известно, поскольку все ее письма Ремарку были впоследствии уничтожены его женой Полетт Годар.

……Маленькая, грустная пантера со светлой шерсткой, живущая в зоопарке, - смейся, высмей их всех! Нечего грустить из-за идиотов – они созданы для того, чтобы при их виде другие веселились…

…Любимая – я не знаю, что из этого выйдет, и я нисколько не хочу знать этого. Не могу себе представить, что когда-нибудь я полюблю другого человека. Я имею в виду – не так, как тебя, я имею ввиду – пусть даже маленькой любовью. Я исчерпал себя и не только себя. И не только любовь, но и все то, что живет и дрожит за моими глазами. Мои руки – это твои руки, мой лоб – это твой лоб, и все мои мысли пропитаны тысячелетним невыгорающим пурпуром и королевским цветом золотого шафрана….

У нас опять мало тепла в наших сердцах для самих себя, у нас, детей смутных времен, столь мало веры в себя – чересчур много храбрости и чересчур мало надежды, и все мы лишь бедные маленькие солдаты, марширующие и марширующие и не знающие, что есть еще помимо маршей…
Я никогда не грущу. Мне слишком много известно о конечном исходе, чтобы грустить.

Не ведал я того, что счастье может стать судьбой. Судьба была мне знакома только как несчастье, и однажды, когда я хотел защищать и охранять кого-то, мне это не удалось. И тут я стал спасаться в равнодушии и приключениях, в разрушении и растрачивании, в плоской свободе бессмысленности; и я хотел этого, потому что знал: в другой раз спасения у меня не будет. Я был один, и никто не стоял со мной плечом к плечу, чтобы поддержать меня.


Роман Дитрих и Ремарка продолжался три года. "Это была самая большая любовь моей жизни", - признается Марлен своему личному секретарю в 1988 году, незадолго до смерти. "Он называл меня своей пумой", - задумчиво добавит она.

Анастасия Рахманова, журнал Культура сегодня на "Немецкой волне"